Обогнув письменный стол, Джон сел за него. Он был завален документами и папками, на некоторых из них были стикеры с пометками Зи.

Положив руки на подлокотники офисного кресла, Джон пробежался ладонями вперед и назад.

В эту минуту он ненавидел свои чувства.

Он ненавидел себя за свою злость на то, что Ви получил Джейн обратно, тогда как Тор потерял Велси навсегда. Несправедливо. И не только в отношении Тора. Джон хотел бы иметь Велси в своей жизни в качестве призрака. Он бы хотел иметь рядом единственную мать, которая когда-либо была у него.

Но подарок получил именно Вишес.

Ну и Рейдж. Вместе с Мэри.

Чем они были лучше, мать их?

Уронив голову на руки, он почувствовал себя плохим человеком. Завидовать счастью и удаче кого-либо — ужасное дело, особенно если ты любишь их. Но это так чертовски тяжело: так сильно скучать по Тору и оплакивать Велси и …

— Хэй.

Джон поднял глаза. Зи стоял в офисе, хотя одному Богу известно, как ему удалось не произвести шума при входе в кабинет.

— Что у тебя на уме, Джон?

«Ничего».

— Хочешь попытаться еще раз?

Джон покачал головой и посмотрел вниз. Безучастно заметил, что папка Лэша лежала верхней в стопке, и подумал о парне. Мда, они шли прямиком к столкновению. Вопрос лишь во времени.

— Знаешь, — сказал Зи, — Я часто думал, почему я, а не Фьюри?

Нахмурившись, Джон посмотрел на Брата.

— Да, спрашивал, почему похитили именно меня? Но я был не единственным. Фьюри до сих пор съедает себя за то, что забрали меня, а не его. — Зи скрестил руки на груди. — Проблема в том, что, пустившись в размышления, почему что-то происходит с одним и не происходит с другим, ты ни к чему не придешь.

«Я хочу, чтобы Велси вернулась».

— Я догадался о причине твоего ухода. — Брат провел рукой по стриженому черепу. — Вот в чем дело. Я верю, что нас направляет некая рука. Она просто не всегда бывает нежна. Или не всегда кажется справедливой. Я не знаю, я просто стараюсь верить в это. Когда я сержусь, я просто стараюсь… черт, я полагаюсь на эту веру. Потому что, по большему счету, что еще остается? От нас зависят принимаемые решения. Рассуждения, планирование. Остальное…от кого-то еще. Куда попадаем мы, наши знакомые, что произойдет с людьми, которых мы любим… мы практически не контролируем ничего из этого.

«Я скучаю по Тору».

— Мы все скучаем.

Да, Джон не единственный страдал. Он должен помнить об этом.

— Итак, у меня для тебя кое-что есть. — Зи подошел к шкафу и открыл его. — Фьюри дал мне его вчера. Мы хотели сохранить его к твоему дню рождения, но к дьяволу все. Ты нуждаешься в нем сегодня вечером.

Зи вернулся к столу со старой, потрепанной книгой в руках. Он положил ее поверх груды бумаг, держа ладонь на лицевой стороне.

— С днем рождения, Джон.

Он поднял руку, и Джон посмотрел вниз.

Неожиданно его сердце пропустило удар.

Дрожащей рукой он потянулся и провел пальцами по потрепанной надписи: ДАРИУС, СЫН МАРКЛОНА.

Он аккуратно открыл обложку… Слова и символы были выписаны красивым почерком, они представляли отголоски прожитой давным-давно жизни. Его отец писал на Древнем языке.

Резко отдернув руку, Джон прикрыл ею свой рот, боясь, что не сдержится и расплачется.

Но когда он со стыдом поднял глаза, то обнаружил, что остался в одиночестве.

Зи, с присущим ему тактом, позволил Джону сохранить свою гордость.

И… подарил ему дневник его отца… немного радости вдобавок.

Сразу после Первой трапезы Вишес появился во внутреннем дворике Девы-Летописецы. Он был немного удивлен и рад тому, что получил разрешение, учитывая состояние дел.

Материализовавшись, он нахмурился и оглянулся на гору белого мрамора, колоннаду и вход на территорию Избранных. Что-то изменилось. Он не был уверен что, но что-то…

— Приветствую Вас, господин.

Он обернулся. Избранная стояла у двери, ведущей, как он всегда считал, в личные покои Девы-Летописецы. Она была одета в белую мантию, ее волосы были собраны, и в ней он узнал женщину, которая пришла проверить Кормию после официальной церемонии.

— Амалия, — сказал он.

Она казалось удивленной, что он запомнил ее имя.

— Ваша милость.

Так ее рекомендовала Кормия для должности Директрикс. Обоснованно. Женщина действительно казалась доброй.

— Я здесь, чтобы увидеться с Девой-Летописецей. — Хотя он полагал, что она и так знала об этом.

— При всем уважении, господин, сегодня она не принимает.

— Не принимает меня или вообще никого?

— Никого. Передать ей что-нибудь?

— Я вернусь завтра.

Избранная низко поклонилась.

— При всем уважении, господин, я думаю, что она не будет расположена.

— Почему?

— Я не спрашиваю почему. — В ее тоне прозвучала нотка неодобрения. Будто и он не должен задавать такие вопросы.

Вот черт. Что именно он хотел сказать?

— Можешь передать ей… что Вишес приходил, сказать…

Он не нашел нужных слов и глаза Избранной наполнились участием.

— Простите меня за смелость, но, возможно, мне следует передать, что приходил ее сын, чтобы поблагодарить ее за щедрый подарок и за ее жертву ради его счастья.

Сын.

Нет, он не мог зайти так далеко. Даже, несмотря на возвращение Джейн, этот ярлык казался лицемерным.

— Просто Вишес. Скажи ей, что приходил Вишес, чтобы сказать спасибо.

Избранная снова поклонилась, ее лицо опечалилось.

— Как пожелаете.

Он смотрел, как женщина отвернулась и исчезла за небольшой богато окрашенной дверью.

Подождите минуту. Она сказала жертва? Какая жертва?

Он снова огляделся вокруг, сосредоточив внимание на фонтане. Внезапно шум воды показался ему странным. Когда он приходил раньше…

Ви медленно повернул голову.

Белое дерево с белыми цветами пустовало. Все певчие птицы исчезли.

Вот чего не хватало. Птиц Девы-Летописецы больше не было, ветви дерева опустели без яркости их цветов, неподвижный воздух лишился их веселого щебета.

В относительной тишине, на него нахлынуло одиночество, гулкий шум падающей воды подчеркивал пустоту.

О, Боже. А вот и жертва, не так ли.

Она отказалась от своей привязанности ради его любви.

В своих личных покоях Дева-Летописеца узнала, когда ушел Ви. Она почувствовала, что его тело вернулось во внешний мир.

Избранная Амалия тихо подошла.

— Не сочтите за оскорбление, я хотела бы доложить.

— Нет необходимости. Я знаю, что он сказал. Сейчас оставь меня, вернись в святилище.

— Да, Ваше Высочество.

— Спасибо.

Дева-Летописеца подождала ухода Избранной, потом развернулась и оглядела белый простор своих покоев. Комнаты были достаточно большими, чтобы расхаживать по ним кругами. Так как она не спала и не ела, спальня и столовая представляли собой пространство для постоянных хождений.

Сейчас все было так безмолвно.

В беспокойстве она парила из комнаты в комнату. Она так часто подводила своего сына, и не могла винить его в отказе называться таковым. И все же, было больно.

И эта боль сливалась с другой.

С ужасом она посмотрела в дальний угол своих покоев, куда никогда не заходила. Как минимум, на протяжении двух веков.

С тяжелым сердцем она подошла к углу и велела открыться двери с двойным замком. С шипением печать была сломана, из-за различия во влажности помещений стал наплывать туман. Неужели, и правда прошло столько времени?

Дева-Летописеца ступила внутрь, не отрывая взгляда от затененной фигуры, парящей над полом в состоянии анабиоза.

Ее дочь, сестра-близнец Ви. Пэйн.

Дева-Летописеца давно решила, что лучше и безопасней для ее дочери покоиться в таком состоянии. Но сейчас ее одолела неуверенность. Решения, которые она принимала для своего сына, не привели к добру. Может, она ошиблась и насчет своего дитя противоположного пола.

Дева-Летописеца разглядывала лицо своей дочери. Пэйн с самого рождения отличалась от других женщин. Обладая воинским инстинктом своего отца и потребностью в сражениях, ей было не более по нраву сидеть вместе с Избранными, чем льву — в клетке с мышами.